Описание окружающей местности.

Севастопольцы и приезжие туристы, которым доводилось, подниматься по так называемой «тропе здоровья», ведущей вдоль балаклавского побережья к мысу Айя, наверняка обращали внимание на необычный объект: железную «бочку», висящую высоко над пропастью. А над нею – развалины форта...

Первые горные долговременные укрепления в Окрестностях Балаклавы начали строиться в период обороны 1854-1855 годов. Тогда на склонах горы Аскети британская, морская бригада возвела земляные укрепления. Именно с вершины горы Аскети начиналась линия обороны союзников, которая протянулась на 18 км до Севастопольской бухты.

Во время первой мировой войны инженер Полянский использовал британский опыт, подновил и усовершенствовал укрепления на склонах горы Аскети.

В 1921-1925 гг. балаклавские долговременные сухопутные укрепления входили в состав 12-го участка балаклавской группы укреплений Севастопольской крепости. Форт "Южная Балаклава" представляет из себя бетонные казематы, орудийные площадки, систему рвов глубиной 2-3 метра, через каждые 8-10 метров устроены лестницы шириной в 4,5 метра. Через каждые 30 метров сооружены ниши площадью 3 кв.м. Ранее вся система была электрифицирована, электроустановка располагалась где-то внизу в балке. Поражает серьезность воздвигнутых сооружений - несмотря на то, что это чисто военное укрепление все бетонные поверхности выполнены под кладку диким камнем, крышки вентиляционных шахт из литой бронзы с виньетками (все они сорваны мародерами, остались лишь фрагменты), если заглянуть в вентиляционные шахты, то видны оцинкованные клепанные трубы, на которых и но сей день(!) нет ни пятнышка ржавчины.

Особенностью этого самого южного и самого высокого берегового укрепления в Европе является необычное сооружение из листовой брони, сохранившееся до нашего времени –так называемая «бочка смерти». Это высотный наблюдательный пост в виде железной «бочки» диаметром 1,8 метра и высотой 2 метра, которая висит на скале над пропастью. В «6очке» в стенах и полу были оборудованы специальные прорези для наблюдения и ведения огня. В боковых стенах (видимо уже гораздо позже постройки) были вырезаны прямоугольные отверстия на всю высоту. С высоты 360 метров над уровнем моря открывается великолепная панорама на урочище Айязьма, мыс Айя, вход в Балаклавскую бухту и на западе - на мыс Кая-баш.

Изначально таких "бочек" было две - они предназначались для наблюдения за противником и его обстрела. Но одна из них уже обвалилась в пропасть с высоты в 200 метров. Да и вторая, судя по трещинам, в конце концов, последует за своей сестрой.

ЕСЛИ верить народной молве, то в этой бочке расстреливали красных комиссаров и сбрасывали вниз, за что она и получила своё зловещее название. Подтверждают эту легенду следы от пуль на внутренней поверхности бочки, которые располагаются на уровне головы человека.

Весь склон около фортов изрыт мародерами, разбросаны осколки бутылок времен Крымской войны, человеческие кости, металлические детали. Весь электрокабель выкопан и вырван.
Шурфы мародеров как давнишние, так и совсем свежие.


Западная группа укреплений находится на высоте 212 метров на склонах горы Кефало-Вриси и состоит из круговой эшелонированной системы вырубленных в скале и частично бетонированных рвов глубинной до 3 метров и длиной два километра. Форт "Северная Балаклава" предназначался для круговой обороны. Конструкция рвов идентична с описанными ранее. Восточный и западные рвы соединены бетонированной штольней длинной 124 метра. Ширина 2,6 м., высота 3,5 метра, толщина бетонного покрытия 1м. Штольня была оборудована 240 койками через каждые 7-10 метров вентиляционными отверстиями в стенах, а через каждые 25-30 м.- шахтами с лестницами, которые ведут на поверхность. С запада штольня примыкает к КП, имеющему боковые стенки 1,5м. и перекрытие в 2Дм.

В 1925 году здесь была достроена крепостная дорога, оборудованы водоемы, проложены инженерные сети. Окончательно строительство долговременных укреплений балаклавской группы завершено не было, поскольку еще до окончания строительства это фортификационное сооружение морально устарело и не могло противостоять новым видам вооружения возможного противника.

До нашего времени сохранились открытые позиции для полевых орудий, несколько железобетонных казематов и разрушенные здания инженерного управления. С запада на восток внутри горы на глубине 5-20 метров вырублена 200-метровая штольня, оборудованная под железобетонное подземное сооружение («Объект Голубь»), с тремя вертикальными шахтами, используемое в конце 30-х годов для размещения узла связи и командного пункта подводных сил ЧФ. Здесь впервые был применен способ подземного укрытия выдвижной радиоприемопередающей антенны, которая автоматически поднималась для сеанса связи с подводными лодками.

Во время, второй мировой войны подземный КП использовался немцами для размещения подземного госпиталя, в ряде помещений до сих пор сохранились остовы подвесных коек. Одно время долговременные горные сооружения использовались как полигон для испытания авиабомб, затем в качестве склада для хранения артбоеприпасов и взрывчатых веществ Балаклавского рудоуправлення им. Горького. В 70-80 годы прошлого столетия территория использовалась для размещения аэростатной команды ракетной базы ЧФ.

На сегодняшний день штольня весьма подтоплена грунтовыми водами, весь металл вырезан мародерами.

Балаклава в творчестве писателей .

Вглубь веков уходят первые литературные описания этого романтического уголка земли Древней Тавриды, с его неповторимой бухтой: Гомер, Страбон, Еврипид, Флавий Арриан, Константин Порфирородный, Овидий... Таинственная Таврида всегда привлекала к себе внимание. Получив возможность познакомиться с неведомой крымской землей, после присоединения Крыма к России, сюда потянулись ученые и путешественники, писатели и художники. И редко кто проезжал мимо Балаклавы, Георгиевского монастыря и овеянного мифами Фиолента.
Одним из первых приехал в Крым французский ученый и политический деятель Великой французской буржуазной революции XVIII века Жильбер Ромм. До революции около семи лет он прожил в России в семье графа А. С. Строганова, был воспитателем его сына Павла. Со своим воспитанником он посещает Севастополь, Балаклаву. В своей книге "Путешествие Жильбера Ромма в Крым в 1786 году", он оставил для нас весьма любопытные описания примечательных мест Тавриды. В этом же году здесь путешествовала, а точнее, занималась шпионажем, англичанка Элиза Кревен, урожденная графиня Беркли. Интимная подруга прусского маркграфа Александра Ансбахского, племянника Фридриха Великого, конечно, не случайно появилась в Крыму накануне поездки русской императрицы Екатерины II. Графиня оказалась не только любознательной путешественницей. Письма прелестной англичанки из Крыма с ценными сведениями о бухтах, гаванях, строящихся батареях и кораблях, весьма порадовали ее друга. "...У меня в голове одни только географические карты и разные топографические планы", - писала Элиза Кревен.
Миледи внимательно осмотрела Балаклаву, Инкерман и Байдарскую долину. В монастырь она не заглянула, интересы путешественницы-шпионки были совсем иными. Александр Ансбахский остался графиней доволен. Впрочем, он стал бы гораздо менее счастлив, узнав, что прежде чем все эти планы и карты попали к нему, их просмотрел... австрийский император Иосиф. В середине апреля севастопольское начальство, облегченно вздохнув, посадило знатную англичанку на фрегат и отправило в Константинополь. В Турции она встретила своего соотечественника художника Ричарда Уорслея, совершавшего поездку из Рима на восток вместе с известным живописцем Вильямом Ревлеем. Расписав прелести Крыма, Э. Кревен посоветовала им посетить таинственную и заманчивую Тавриду. Англичанке не составило особого труда уговорить капитана возвращающегося в Севастополь фрегата захватить с собой художников. 28 мая они прибыли в Севастополь, посетили Балаклаву и Георгиевский монастырь, запечатлев его в рисунках.
Одним из первопроходцев Крыма стал русский ученый географ-натуралист Карл Иванович Таблиц, назначенный в 1783 году вице-губернатором Крыма. Поселившись в Чоргуне в "Царском имении", он неоднократно бывал в Балаклаве, монастыре и на Фиоленте.
В октябре 1793 года в Крым приехал выдающийся ученый академик Петр Симон Паллас. Приглашенный в Россию Екатериной II и став историографом адмиралтейской коллегии, он посвятил всю свою жизнь изучению России. Труды Палласа - "первенствующего писателя о Крыме" стали вершиной его научного творчества. Назвав окрестности Севастополя "землей классической", он описал Балаклавский Георгиевский монастырь, Балаклаву и мыс Айя, памятники античности, раннего и позднего средневековья. Посвящая страницы своих трудов древностям Гераклейского полуострова, Паллас указывает на многочисленные следы башен, стен и разных построек от Инкермана до Балаклавы, отмечает остатки древних строений у мыса Айя, на западном склоне Караньской долины, на берегу моря от Балаклавы до Георгиевского монастыря, считает вероятным, что в районе мыса Фиолент находился храм Дианы. Паллас впервые устанавливает преемственность архитектурной культуры на территории полуострова. Екатерина II пожаловала ученому в Крыму, где он прожил пятнадцать лет, несколько имений, в том числе и Шули (ныне Терновка).
Вместе с П. С. Палласом в 1793 году путешествовал по Крыму профессор Кембриджского университета Э. Кларк, сопровождал его также в поездках немецкий гравер и рисовальщик Христиан Готфрид Генрих Гейслер. Он жил в России с 1780 по 1798 год. Его рисунки впервые опубликованы в книге Палласа, изданной в 1801 году в Лейпциге.
Определенный интерес представляют и книги П. И. Сумарокова: "Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году" и "Досуги Крымского судьи или второе путешествие в Тавриду" (1803 г.). Он подробно описывает Херсонес, Байдары, Балаклаву, Георгиевский монастырь и Инкерман - "нечто чудесное и неимоверное". В мае 1834 года в Севастополь прибыл маршал наполеоновской эпохи Мармона герцог Рагузский. Спутниками его в путешествии были доктор Зенг и художник-любитель граф Брацца. Помимо Херсонеса, севастопольских укреплений, спутники побывали и в Георгиевском монастыре. Весьма любопытны красочные описания Олимпиады Шишкиной, посвятившей свои "Заметки и воспоминания русской путешественницы по России в 1845 году" императору Николаю I. Отмечая, что "в Севастополе недешево жить", но можно приятно проводить время, она достаточно подробно описывает посещение Георгиевского монастыря, Инкермана, Балаклавы и Байдарской долины. Говоря о строительстве Байдарских ворот "русскими работниками", любознательная путешественница отмечает: "Высокая плата привлекает их в Крым... Приходя сюда обыкновенно на три года, они нетерпеливо ждут возвращения домой".
В 1823 году вышла в свет книга дипломата и писателя И. М. Муравьева-Апостола "Путешествие по Тавриде в 1820 годе", ставшая "путеводителем для многих крымских путешественников". Со своей женой Прасковьей Васильевной он побывал в Балаклаве: "Вот и теперь я нахожусь у заслуженного, израненного начальника Балаклавы и греческого батальона Ревелиотиса (Ф. Д. Ревелиоти), как у себя в доме. Чистенький, веселый домик его стоит на конце города на восточном берегу узкоустой гавани. Против комнаты моей, с южной стороны, я вижу на краю скалы, над самым устьем гавани, висящую генуэзскую башню". Посетив Чоргуньское имение, он восхищался: "Прелестное место! Если когда мне вздумается писать роман в рыцарском вкусе, я здесь запрусь с Ариосто и с 1001 ночью". Помимо критических доводов о расположении у мыса Фиолент храма Дианы, Муравьев-Апостол дал интересное описание Георгиевского монастыря.
Важные сведения для изучения истории Балаклавского Георгиевского монастыря оставил швейцарский исследователь Дюбуа де Монпере, профессор академии из Невшателя, путешествовавший по Крыму в 1832-1833 годах. "Я всегда буду помнить волшебное впечатление, полученное мною открытием этого монастыря", - пишет он в своей книге, изданной в 1843 году в Париже. "Вот мыс Фанари, а вдали Севастополь, мы также видим на краю обрыва скал маленькую часовню, к которой безучастно продвигаемся. О чудо! Лишь только мы боязливо нагнулись над этим обрывом, чтоб глазом измерить бездну, открывающуюся перед нами, как вдруг, вместо пропасти, изрытой бездомным морем, оказалась церковь, жилища, террасы одна под другою, красивые деревья, старые тополя, орошаемые прекрасным источником; над всем этим мы парили. Все это на 50 футов под нами в маленьком оазисе, как бы чудом висящем на несколько сот футов над морем, огражденным базальтовыми скалами резко выделяющимися своим черным цветом, на зелени, в которой как-то прячется монастырь...
В соседстве маленькой церкви скала известняка пробита древними пещерами, сделанными быть может еще первыми обитателями Крыма, а теперь служащими подвалами и курятниками... Монастырь состоит из нескольких строений, частью предназначенных для посетителей. Недавно перестроенная церковь возбуждает сожаление о древней часовне, разрушенной для образования места новой. Ниже домов родник течет в каменный водоем, отененный тополями. Еще ниже - сады террасами и несколько виноградников.
Недавно, обвал земли, в соседстве монастыря, обнаружил древнюю колонну известкового камня. Тесаная очень правильно - пропорционально, она имеет 71/2 футов высоты и 13 дюймов в наибольшем диаметре. Паллас считал ее самой далекой древности".
В августе 1837 года Георгиевский монастырь и мыс Фиолент посетили спутники Анатолия Демидова - путешественника, писателя, члена Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, Императорского Санкт-Петербургского университета и ряда академий: Парижа, Мюнхена, Стокгольма. Родом из знаменитых Демидовых - уральских магнатов, он большую часть своей жизни прожил в Европе, наезжая изредка в Россию. В 1841 году А. Н. Демидов женился на племяннице Наполеона I Матильде. Купив княжество Сан-Донато, близ Флоренции, он стал князем Сан-Донато.
На его деньги в 1837 году снарядили экспедицию в южные районы России. Сам же Демидов задержался в Одессе и, вопреки заверению многих историков и краеведов, писал о монастыре со слов своих товарищей по путешествию: художника Г. Раффе, Руссо, Гюа и доктора Левелье.
А. Н. Демидов оставил нам интересное описание монастыря: "Дорога, идущая по бесплодной степи, вдруг выходит к огромному полукружию, составленному из скал, постепенно понижающихся к морю. На высшей точке этого естественного цирка, в прекраснейшем местоположении, какое только можно вообразить, стоит монастырь Святого Георгия. Вокруг монастыря живописно разбросано несколько веселых домиков, среди которых возвышается прекрасная церковь. В этом монастыре живут десять монахов и архимандрит, с которым мы познакомились в Севастополе. Здесь есть семинария, доставляющая священников для флота. Во время нашего посещения монахи были не все в монастыре: пятеро из них находилось на флоте, а один находился в плену у черкесов, и монастырь собирал мало-помалу, и с большим трудом, 8000 рублей, нужных для выкупа его.
Недалеко от монастыря стояли два особенные, довольно большие здания, назначенные для приема посетителей. Все могут свободно прогуливаться по обширной горной площадке, возвышающейся над монастырем.
Для всхода на эту площадку устроена лестница со сводами. Сады благочестивых иноков орошены прекрасным ручейком. Эти сады спускаются к морскому берегу, где устроены купальни...". Осмотрев монастырь, они направились на мыс Фиоренте "возбуждающий столько мифологических воспоминаний, который у генуэзцев назывался мыс Фиоренте". Сопровождал их отставной унтер-офицер грек Михаил Барба-Кристи, уверявший, что на вершинах скал имеется "огромное количество золота".
Чувства многих, побывавших в древней обители, выражены в воспоминаниях Оммера де Гель, изданных в 1845 году в Париже. "...Мы подъехали совсем близко к монастырю, но никакой признак не обнаруживал его соседства. Поэтому мы были очень удивлены, когда кучер, весело соскочив с козел, подошел просить нас последовать его примеру. Оглядывая все окрестности, ничего не примечая, мы склонны были думать, что он смеется над нами, и колебались последовать за ним в свободный проход, куда он направился с усмешкою, казавшеюся нам верхом нахальства. Но в конце прохода у нас вырвался крик восторга: монастырь со своими домиками, прислоненными к скале, террасами, церковью с зеленым куполом, садами, богатою растительностью, предстал перед нашими глазами висящим в нескольких стах футов над морем. Долго мы созерцали волшебный вид...".
Многие знаменитости оставили свой след в истории Балаклавы и ее окрестностей, но, безусловно, один из самых заметных - историк и краевед, археолог и нумизмат генерал Александр Львович Бертье-Делагард.
Внук французского эмигранта, он появился на свет в Севастополе - 26 октября 1842 года. Получив военное инженерное образование, занимался строительством на юге России - в Херсоне, Одессе. В 1874 году А. Л. Бертье-Делагарда перевели в Севастополь. После Крымской войны город лежал еще в развалинах. Бертье-Делагард, восстанавливая разрушенный Севастополь, много строил: стапеля Лазаревского Адмиралтейства, батареи, возводил Приморский бульвар. Страстно интересуясь историей Крыма, Александр Львович долгие годы изучал историю Херсонеса и Георгиевского монастыря, проблемы крымского средневековья, античного Херсонеса и Боспора. Понимая уникальность памятников Крыма, участвовал в раскопках, уделял много внимания охране и реставрации исторических мест Тавриды. В своей работе "К истории христианства в Крыму" А. Л. Бертье-Делагард подробно рассмотрел историографию Георгиевского монастыря, сделал его описание.
27 февраля 1920 года Александра Львовича не стало. Умер он в Ялте, похоронен в Севастополе. При проведении обследования старого городского некрополя могилу ученого, к сожалению, обнаружить не удалось.
В 1825 году в Балаклаве и Георгиевском монастыре побывал автор бессмертной комедии "Горе от ума" А. С. Грибоедов. Направляясь из Петербурга к месту своей службы в Тифлис, он завернул в Крым, где прожил три месяца. Различны мнения о затянувшемся крымском путешествии поэта и дипломата. Некоторые исследователи объясняют это подавленным настроением А. С. Грибоедова, стремлением к уединению, интересом к истории Тавриды, другие пытаются связать это с движением декабристов, с переговорами, которые, якобы по их поручению, вел он с членами польского "Патриотического общества".
Свои впечатления о пребывании в Крыму писатель изложил в дневнике путешествия, опубликованном под названием "Путевые записки. Крым", и в письмах к декабристу Степану Никитичу Бегичеву. Они свидетельствуют о глубоком интересе А. С. Грибоедова к крымской археологии и истории, содержат ценные описания и зарисовки древностей. Выполненные наблюдательным человеком, они и ныне представляют значительный интерес. Подчас в своих путевых записках А. С. Грибоедов прибегал к сокращениям, крошечным рисункам и эскизам, заменяющим слова или даже фразу: "Сближение своей жизни последнего пришельца с судьбою давно отошедших" - было основным интересом поэта и историка в его странствиях по Древней Тавриде.
1 июня поэт прибыл в Балаклаву. Пораженный ее оригинальностью, Грибоедов задерживается в городке на сутки. "Комната моя в трактире с бильярдом", - пишет он своему другу С. Н. Бегичеву. Неизменными спутниками поэта по Крыму были труды П.- С. Палласа и "Путешествие по Тавриде в 1820 годе" И. М. Муравьева-Апостола. Они помогли ему выбрать наиболее интересные маршруты. Осмотрев Чембало и совершив морскую прогулку на ялике к мысу Айя, 2 июня поэт направился в Георгиевский монастырь.
"Внезапности для меня нет, - пишет Александр Сергеевич в путевых заметках, - потому что слишком часто описано (так же как и Байдарская долина, если бы безымянная, она бы мне более понравилась, слишком прославлена).
Спускаясь к морю, глаз меня обманул: гораздо глубочайший спуск, чем я думал. От церкви глядел наверх, к колокольне, похоже на Киевскую Лавру... В море справа два камня, как башни, между ними утес вогнутой дугою, слева скалы". Искупавшись в холодной "как лед" воде и полюбовавшись разноцветной яшмой, А. С. Грибоедов стал подниматься к монастырю. Тяжелый подъем и неприятная встреча со змеей, видимо, не испортили впечатления от посещения обители. После беседы с архимандритом Агафангелом, только что назначенным настоятелем, путешественник направился в Севастополь.
В те же дни в Крым приехал талантливый польский поэт Адам Мицкевич (1798- 1855). Покинувший не по своей воле родные литовские, а точнее белорусские места, он попал в Одессу. Принятый там в салоне красавицы Каролины Собаньской, в которую в свое время безответно был влюблен Александр Пушкин, Мицкевич попал под надзор ее уже немолодого интимного друга генерала от кавалерии И. О. Витта, возглавлявшего тайную полицию Таврии и Новороссии. Собравшись в Крым по служебным делам, а вернее проверить бдительность таврических полицейских, он превратил командировку в увеселительную прогулку. Вместе с генералом в Севастополе появилась весьма пестрая компания: Каролина Собаньска, ее брат Генрих Ржевский, муж граф Собаньский, Адам Мицкевич и секретный агент генерала - полковник А. К. Бошняк. Видимо Адам Мицкевич разгадал ложь и лицемерие тех, кто его окружал.
Но ни постоянная слежка, ни присутствие чуждых ему людей, не могли омрачить крымское путешествие поэта. Здесь в Крыму, на Чатырдаге и в Бахчисарае, в Балаклаве и Байдарской долине, рождались его "Крымские сонеты" - шедевр славянской романтической поэзии. В этих сонетах "великолепие пейзажных описаний, введение ориентального элемента в польскую поэзию сочетались... с проникновенным лиризмом, передачей мятежно-тоскующего настроения героя - пилигрима, вспоминающего о далекой отчизне".
В память о пребывании в Балаклаве А. Мицкевича, в декабре 2001 года в центре городка открыли мемориальную доску (арх. Ю. Ковалев, художник Е. Дробязин).
Несколько позже, в 1837 году посетил Балаклаву поэт Василий Андреевич Жуковский, оставивший в своем дневнике записи обо всех местах, где он побывал, и зарисовки в альбоме.
Летом 1856 года вместе со своей будущей женой Софьей Андреевной Миллер в районе Балаклавы побывал Алексей Константинович Толстой - товарищ детских игр Александра II. Когда началась Крымская война, А. К. Толстой записался добровольцем, но "полк не имел случая быть в деле и достиг только Одессы". Там он заболел тифом, и только самоотверженность Софьи Андреевны помогла ему стать на ноги. Рвавшийся на поле брани А. К. Толстой все же увидел врага: в Балаклаве, в Севастополе и его окрестностях. Заключив в Париже мирный договор, англичане и французы собирались домой: грабили, вырубали леса. А. К. Толстой с сожалением писал об этом в "Крымских очерках": Где был заветный лес Дианы, Там слышны звуки топора, Грохочут вражьи барабаны.
После окончания Крымской кампании Севастополь, Балаклаву и Георгиевский монастырь посетил известный русский писатель И. С. Аксаков. "В августе 1856 года, будучи в составе следственной комиссии князя В. И. Васильчикова по ревизии деятельности интендантства Крымской и Южной армий в 1853 - 856 гг., штабс-капитан Серпуховской дружины народного ополчения" И. С. Аксаков прибыл в Севастополь. Составленные им документы полностью, к сожалению, не найдены, как и дневник писателя, где он описывал маршрут путешествия. Но сохранилось его письмо к Е. И. Елагиной, опубликованное в 1892 году среди эпистолярного наследия И. С. Аксакова с упоминанием Балаклавы и Георгиевского монастыря.
В июле 1860 года в Балаклаве и Георгиевском монастыре с актером А. Е. Мартыновым побывал драматург Александр Николаевич Островский. В октябре 1898 года к родственникам жены-красавицы гречанки Анны Николаевны Цакни в Балаклаву приезжает И. А. Бунин (его отец был участником первой Севастопольской обороны). В 1878-1879 гг., собирая материал для своей будущей книги "Осажденный Севастополь", Балаклаву посетил М. М. Филиппов.
Спустя 46 лет после окончания Севастопольской эпопеи Балаклаву посетил Лев Толстой. 7 сентября 1901 года больной писатель приехал сюда в сопровождении С. А. Толстой, дочерей Марии и Александры, П. А. Буланже, пианиста и композитора А. Б. Гольденвейзера.
Один из спутников Л. Н. Толстого в своих воспоминаниях рассказывал: "...Когда мы проезжали станции, напоминавшие ему по названию Севастопольскую кампанию, он вспоминал прошлое и подробно рассказывал нам события, происходившие тут во время Севастопольской обороны, и эпизоды из своей жизни в то время". Воспоминания былого улучшили самочувствие и настроение писателя. Он с интересом осмотрел городок, любовался долиной и окружающими высотами. Во время смены лошадей в Балаклаве прошел немного пешком, размышлял об обороне Севастополя, сожалел о том, что ему не удалось участвовать в "балаклавском деле... Лев Николаевич оглядывал проезжаемую нами местность и объяснял нам расположение редутов, войск во время севастопольской обороны", - вспоминали его спутники.
Вблизи Георгиевского монастыря вдается в море мыс Джаншиев, носящий имя известного русского публициста и историка Г. А. Джаншиева. На оконечности этого мыса самым талантливым в мире архитектором - природой, создан неповторимый ландшафтный памятник - "Морские ворота", через которые свободно проходит шлюпка. На карте С. А. Зернова он именуется "мысом с гротом Дианы". На современных же картах мыс Джаншиев называется мысом Лермонтова. Безусловно, весьма заманчиво связать его с именем великого русского поэта. Тем более, до 1934 года считалось историческим фактом, что осенью 1840 года в со провождении французской авантюристски Адель Оммер де Гель, Михаил Юрьевич на шхуне "Юлия" тайно посетил Крым: Мисхор, Ялту и Балаклаву.
Дитя любви русского богача Анатолия Демидова и француженки, красавица Адель выходит замуж за путешественника и геолога Ксавье Оммера, приглашенного правительством на работу в регион степного юга России. На Кавказе она встречается со светилой русской поэзии. И безумно влюбленный, улизнув с передового края Кавказского театра военных действий против восставшей Чечни, вместе с Адель Оммер де Гель, он оказывается в Крыму.
Но в 1934 году литературовед Н. О. Лернер, а за ним П. С. Попов подвергли сомнению подлинность мемуаров и писем француженки, описавшей эту интимную поездку. Называли и автора фальсификации - П. П. Вяземского, сына известного поэта пушкинского круга и знакомого М. Ю. Лермонтова. Таинственность этой романтической истории и весьма неубедительные обвинения в мистификации князя Павла Вяземского - сенатора и известного ученого, породили у современных исследователей различные версии, мнения и... сомнения. Исследовательница творчества Лермонтова Эмилия Гернштейн, пишет, что в дневниках близкого приятеля Михаила Юрьевича князя Лобанова-Ростовского, хранящихся в Щукинском архиве ГИМа, упоминается встреча с Михаилом Лермонтовым в Мисхоре - в октябре 1840 года...
Так что последнюю точку в этой истории ставить пока не стоит. "...Версию о том, что 160 лет назад, с 16 по 25 октября, Лермонтов дышал нашим с вами воздухом (во всяком случае, был в Балаклаве), сбрасывать со счетов русской поэзии, выходит, рано. Михаил Лермонтов, конечно же, был способен именно на такой безрассудный поступок.
Несколько раньше, в сентябре 1898 года, Георгиевский монастырь при весьма своеобразных обстоятельствах посетил Антон Павлович Чехов. Больной писатель ехал на лечение в Ялту. Проездом он остановился в Севастополе в гостинице Киста. Здание это на площади Нахимова сохранилось до наших дней. Гуляя по Приморскому бульвару, он познакомился с Дмитрием Сергеевичем Малышевым - младшим врачом Белостокского полка. Сразу нашлись общие интересы. "Разговорились о знакомых врачах. Говорили о Бальмонте, с которым Д. С. Малышев учился в Шуйской гимназии. Антон Павлович заметил, что в Шуе у него родственники Гундобины, говорил о новой книжке Л. Н. Толстого "Что такое искусство?". Стояла чудесная погода. Д. С. Малышев предложил Антону Павловичу съездить в Георгиевский монастырь. Прибыли туда уже вечером, попросили у монаха чаю, но время было позднее и самовар им не поставили. "Если бы вы были генералом, то нам подали бы! - сказал Чехов Малышеву. - И если бы вы сказали, кто вы, то мы получили бы чай, - ответил Малышев".
Позже А. П. Чехов в письме своей сестре Марье Павловне сообщал о дорожных приключениях: "В Севастополе в лунную ночь я ездил в Георгиевский монастырь и смотрел вниз с горы на море; а на горе кладбище с белыми крестами. Было фантастично. И около келий глухо рыдала какая-то женщина, пришедшая на свидание, и говорила монаху умоляющим голосом: "Если ты меня любишь, то уйди...".
В 1891 году, во время странствий по стране, Балаклаву посетил М. Горький. Он разделил судьбу миллионов голодающих, хлынувших летом этого года из пострадавших от неурожая губерний на юг России. В Севастополе он пытался наняться на землекопные работы. Собственные впечатления и встречи с такими же безработными, как он, описаны в автобиографическом рассказе "Два босяка". В 1935 году писатель вновь приезжал в Балаклаву.
С Балаклавой тесно связана удивительна, исполненная драматизма судьба талантливого русского писателя Александра Ивановича Куприна (1870-1938). Многое в этом городе напоминает о его пребывании. Куприн открыл для себя Балаклаву в сентябре 1904 года, заинтересовавшись городком после рассказов балаклавского грека Г. Денакса, владельца небольшой устричной лавки в Петербурге.
Вначале он остановился с женой в гостинице "Гранд-отель" (здание, построенное в 1887 году, сохранилось, современный адрес - Набережная Назукина, 3), затем переехал на дачу Ремезова на Третьей улице (сейчас ул. Куприна, 1).
Петр Измаилович Ремезов (Ремизов) был человеком весьма интересным. Он долго жил в Париже, служил в иностранном легионе, некоторое время работал управляющим в Форосском имении миллионера Кузнецова. В полюбившейся ему Балаклаве на Третьей улице он построил двухэтажный дом с плоской крышей, второй этаж был деревянный.
Гражданской женой П. И. Ремезова была Варвара Михайловна Духова. Человек с большим жизненным опытом, Ремезов решил оградить любимую женщину от возможных неприятностей в будущем. Он оформил на ее имя купчую, как бы продал дом Варваре Михайловне. Дом разрушен в годы Великой Отечественной войны, на его фундаменте построено новое здание.
Городок покорил писателя: "В Балаклаве конец сентября просто очарователен. Вода в заливе похолодела, дни стоят ясные, тихие, с чудесной свежестью и крепким морским запахом по утрам, с синим безоблачным небом, уходящим бог знает в какую высоту, с золотом и пурпуром на деревьях, с безмолвными черными ночами".
В это время он работал над повестью "Поединок". Через год, в августе, Куприн вновь приезжает в полюбившуюся ему Балаклаву и опять поселяется у П. И. Ремезова.
В Балаклаве А. И. Куприн писал рассказы "Штабс-капитан Рыбников", "Сны", "Тост", приступил к циклу очерков "Листригоны", в которых написал о полюбившемся ему городке: "Нигде во всей России, - а я порядочно ее изъездил по всем направлениям, - нигде я не слушал такой глубокой, полной, совершенной тишины, как в Балаклаве. Выходишь на балкон - и весь поглощаешься мраком и молчанием. Черное небо, черная вода в заливе, черные горы... Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья". Сюда, в Балаклаву, приезжали: его друг Ф. Д. Батюшков - критик, редактор журнала "Мир божий", внучатый племянник поэта К. Н. Батюшкова, писатель Н. Н. Никандров.
Решив обосноваться здесь на постоянное жительство, он покупает участок земли на склоне балки Кефало-вриси, по которой сейчас проходит улица Историческая. А. И. Куприн сам составил план дома, сада, разбил дорожки, вел переписку о покупке фруктовых и декоративных деревьев, приобретал саженцы у местных садоводов. Рабочие выравнивали каменистый склон балки, делали подпорные стенки. Это место легко найти по сохранившимся пирамидальным тополям, возможно, посаженным самим писателем. Но дачу "Кефаловриси", как ее назвал Куприн, он построить не успел.
В это время Куприн сближается с балаклавскими рыбаками, возможно потомками мифических великанов-разбойников "листригонов", упоминаемых Гомером в "Одиссее". Его принимают в рыбацкую артель. Писатель учился вязать морские узлы и ставить паруса, вместе с рыбаками он тянул сети и разгружал пойманную рыбу. Добрый улов полагалось и хорошо обмыть. Раз вернулись с богатой добычей. "Удачу отмечали в кофейне на набережной. Пили, конечно, не родниковую воду с гор. А изрядно разгорячив себя, ватагою отправились на телеграф. Куприн отбил телеграмму царю: "Балаклава объявляет себя свободной республикой греческих рыбаков. Куприн". Неизвестно дошла ли телеграмма до царя, а вот до Столыпина дошла. Тот ответил: "Когда пьешь - закусывай. Столыпин".
Наблюдение за бытом и нелегким трудом рыбаков вылилось в очерки "Листригоны" и рассказ "Светлана". В очерках он раскрывает поэзию тяжелой, полной риска, но радостной жизни балаклавских рыбаков - мужественных, волевых людей, сохранивших тысячелетний опыт предков, естественность и простоту, товарищескую преданность и взаимовыручку.
С восхищением и теплотой Куприн пишет: "О, милые простые люди, мужественные сердца, наивные первобытные души, крепкие тела, овеянные соленым морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз глядели в лицо смерти, в самые ее зрачки!".
Куприн не меняет реальных имен рыбаков - героев очерков: Ваня Андруцаки, Федор из Олеиза, Христо Амбарзаки, Юра Липиади... В ряде очерков выведен образ рыбака Юры Паратино.
"Конечно, Юра Паратино - не германский император, не знаменитый бас, не модный писатель, не исполнительница цыганских романсов, но когда я думаю о том, каким весом и уважением окружено его имя на всем побережье Черного моря, - я с удовольствием и гордостью вспоминаю его дружбу ко мне".
Особая дружба связывала А. И. Куприна с Колей Констанди. Его двухэтажный дом с верандой (современный адрес - ул. Калича, 45) он часто посещал. Старожилы утверждают, что комната Коли Констанди находилась слева на первом этаже, в помещении справа хранились сети. Наверху слева жили родители, в правой комнате - дети. Когда Куприн останавливался у Констанди, ему отдавали комнату родителей, которые переходили в детскую.
Живя в Балаклаве, Куприн часто выезжал в Севастополь, где был свидетелем событий первой русской революции.
14 октября 1905 года А. И. Куприн выступил на благотворительном вечере в Севастополе в здании городского собрания с чтением отрывков из "Поединка". Вечер прошел в бурной обстановке, закончившись скандалом. Устроитель его - отставной генерал П. Д. Лескевич "за оскорбление офицерства" едва не вызвал писателя на дуэль. Но в хоре негодующих голосов раздавались и иные возгласы. После чтения к нему подошел моряк, поблагодаривший писателя за повесть, которая произвела на всех честных офицеров неотразимое впечатление и помогла им "до известной степени познать самих себя, свое положение в жизни, всю его ненормальность и трагизм".
Е. М. Аспиз позже вспоминал: "Александр Иванович, проводив этого офицера, долго смотрел ему вслед, а потом обратился к нам со словами: "Какой-то удивительный, чудесный офицер". Через два дня этот офицер - лейтенант Петр Петрович Шмидт приедет к Куприну в Балаклаву познакомиться поближе с автором "Поединка", а спустя месяц, 15 ноября, Куприн станет свидетелем расправы над моряками восставшего революционного крейсера "Очаков" и узнает в руководителе восстания "чудесного офицера".
На эти кровавые события писатель откликнулся написанным 20 ноября в Балаклаве очерком "События в Севастополе". "Мне приходилось в моей жизни, - писал Куприн, - видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти не забуду я этой черной воды и этого громадного пылающего здания (крейсера), этого последнего слова техники, осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть волей одного человека".
Писатель дает краткую уничтожающую, правда, не совсем справедливую характеристику командующему флота адмиралу Г. П. Чухнину: "Это тот самый адмирал, который некогда входил в иностранные порты, с повешенными матросами, болтавшимися на ноке".
После появления газеты "Наша жизнь" с корреспонденцией Куприна взбешенный Чухнин приказал выслать писателя в течение суток "из пределов Севастопольского градоначальства". Одновременно он привлек его к судебной ответственности за клевету. В конце 1905 года, после допроса у следователя в Балаклаве, с него была взята подписка о невыезде из Петербурга.
В рассказе "Светлана" писатель вспоминает, как явившийся к нему балаклавский пристав вручил предписание, что ему воспрещается впредь появляться "в районе радиуса Севастополь - Балаклава".
Когда Куприн через несколько месяцев сделал попытку опять поселиться в городке, его немедленно выселили. "Лишь после намеков на "благодарность" пристав разрешил Куприну побыть в Балаклаве один час".
Писатель хлопотал о снятии запрета на въезд в Балаклаву, которая стала для него "землей обетованной", где жили его герои. Но хлопоты, содействие многих влиятельных лиц, в том числе известного ученого, публициста П. П. Семенова-Тян-Шанского, остались безрезультатными.
В 1907 году Куприн решил было продать участок в Балаклаве, но, видимо, надеясь вернуться, не расстался со своим "Кефало-вриси". За садом присматривали: Е. М. Аспиз, сторож Иван Сербин и друг писателя Николай Констанди. В 1910 году он писал Куприну: "Кусты такие большие, сильные. На будущем году можно надеяться на полный урожай. Деревья большие. Я каждый день прихожу".
В апреле 1908 года слушалось дело, возбужденное Чухниным (убитым к тому времени в Севастополе). Писателя приговорили к штрафу в пятьдесят рублей или аресту на десять дней. Куприн, видимо из озорства, предпочел отсидеть эти дни под домашним арестом. Вообще мальчишество, потребность в острых ощущениях, в сочетании со стремлением к справедливости, всегда отличали А. И. Куприна. Вступясь за оскорбленную женщину - он сбрасывает с моста в воду городового, собаке дает кличку "Негодяй", идет с нею в театр и там кричит на нее, шокируя публику, "Замолчи, негодяй!", затаскивает в комнату лошадь, привязывает к своей кровати, чтобы узнать "когда и как лошадь спит", спускается в скафандре на дно моря, а осенью 1910 года в Одессе с летчиком-борцом Иваном Заикиным, летает на аэроплане...
В эмиграции, куда в 1920 году приводит Куприна стечение жизненных обстоятельств, он часто вспоминает о Балаклаве. Летом 1929 года А. И. Куприн снимал жилье на юге Франции в местечке Ла-Фавьер на мысе Гурон, где написал несколько очерков под общим названием "Мыс Гурон", в которых явно проскальзывает ностальгия о балаклавском периоде его жизни.
Когда в мае 1937 года А. И. Куприн возвратился из Парижа в Россию, среди многочисленных писем и телеграмм от почитателей его таланта одна особенно тронула престарелого писателя. Его друг и литературный герой Коля (Николай Петрович) Констанди писал: "Поздравляю вас с возвращением к Родине".
В августе 1990 года часть улицы Рубцова, где находится дом Ремезова, назвали именем писателя, а 8 сентября, в день 120-летия со дня его рождения, открыли памятную доску (скульптор В. Е. Суханов).
С весны 1923 года по апрель 1924 года в Балаклаве проживал Александр Грин. Закончив роман "Блистающий мир", он поселяется в городке, где жил и работал его учитель и друг А. И. Куприн. Их дружба, начавшаяся в 1908 году, длилась до самого отъезда Куприна за границу. Некоторые исследователи считают, что впервые Грин, встретился с Куприным вскоре после выхода из Севастопольской тюрьмы на вечере, где тот читал отрывки из "Поединка".
Видимо, в Балаклаве Грин продолжал работу над "Повестью о лейтенанте Шмидте". Рукопись эта не сохранилась, но некоторые факты свидетельствуют об этом: в 1924 году в московской газете "На вахте" был опубликован конспект книги.
Кроме того, в известной повести Константина Георгиевича Паустовского "Черное море", под именем писателя Гарта выведен Александр Грин, собирающий в Севастополе материал о мятежном лейтенанте. Судьба самого К. Г. Паустовского на протяжении многих лет также тесно связана с Балаклавой. Побывав в первый раз четырнадцатилетним подростком в 1906 году в Севастополе, спустя 10 лет он снова приезжает сюда к своей невесте - Е. С. Загорской.
Позже, он многие месяцы проводит в Севастополе, часто бывает в Балаклаве. К. Г. Паустовский много работает в Морской библиотеке, посещает окрестности города, собирая материалы для повести "Черное море". Лето 1929 года К. Паустовский с сыном Вадимом провел в Балаклаве. Поселившись на бывшей даче графа Апраксина, Паустовский бродит по живописным окрестностям городка, ловит рыбу в Мраморной бухте, ищет храм Дианы у мыса Фиолент. 3 июля 1929 года он пишет своему знакомому: "За десятку здесь сдают комнаты в бывшем дворце Апраксина у самого моря. Там очень тихо, пустынно, можно прекрасно работать. Есть электричество. Приезжайте". Балаклавские впечатления вдохновили писателя на рассказ "Морская привычка".
В повести "Черное море" К. Паустовский упоминает, что ночевал в Балаклаве "в доме, похожем на узкую крепостную башню", с застекленной террасой. Что это за дача и кому она принадлежала, предстоит еще выяснить.
Севастополь, Херсонес, Балаклава покорили писателя. Здесь плодотворно работалось. Он решает поселиться на этой земле, действующей на него необычайно творчески, способствующей душевному подъему и трудоспособности. Но поселиться на территории Херсонесса ему отказали, как и в Балаклаве, по воспоминаниям старожилов. Позже такая же участь постигла и художника Илью Глазунова, пытавшегося приобрести в поразившей его Балаклаве полуразрушенную дачу актрисы Соколовой и организовать в ней художественную школу для одаренных детей.
Любимым местом встречи писателей, творческой интеллигенции в Балаклаве была кофейня К. С. Гинали, где всегда звучала музыка. По свидетельству старожилов, дом этот сохранился - улица Калича, 39. Решенный с использованием классических мотивов, совместно с соседним зданием, доходный дом Гинали формирует уютный уголок, характерный для исторической застройки центра городка. В 1896 году в Балаклаве открылась городская публичная библиотека с небольшим читальным залом, которая стала центром культурной жизни балаклавцев. К 1910 году в библиотеке насчитывалось более пяти тысяч книг и журналов. Заведовал ею Александр Константинович Цакни. С момента открытия в библиотеке работала Елена Дмитриевна Левенсон. В 1905 году она завела альбом автографов для приходивших литераторов и наезжавших знаменитостей.
Приехавший в гости к Куприну Д. М. Мамин-Сибиряк, очарованный уютным и тихим городком, 3 сентября 1905 года оставил в альбоме запись: "Чудное местечко, счастливое пока тем, что на него обращено очень мало благосклонного внимания "его величества публики". Если бы это зависело от меня, я устроил бы именно здесь санаторию для писателей, артистов и художников - именно для той публики, которая на языке механики называется "отработанным паром".
Последняя сентябрьская запись 1905 года принадлежит прозаику и поэту Владимиру Николаевичу Ладыженскому. Он часто приезжал в Крым, несколько раз неудачно сватался к сестре А. П. Чехова - Марии Павловне. После очередного ее отказа он жаловался Чехову на свою судьбу.
В альбоме сделали записи поэт Сергей Городецкий, писатели Валентина Ивановна Дмитриева и Михаил Петрович Арцыбашев. Он приехал в Балаклаву после выхода в свет его нашумевшего эротического романа "Санин". Затем еще несколько лет подряд появлялся в городе, останавливался в гостинице "Гранд-отель", жил по несколько месяцев, уезжал только на зимний период.
"Однажды в Балаклаве, выйдя из себя по какому-то поводу, Арцыбашев устроил погром в кассе местного театра и вынужден был уплатить штраф за причиненный ущерб. На следующий день местные газеты вышли с заголовками "Хулиганский поступок Арцыбашева", "Писатель-хулиган" и подобными им. "Всего только полтораста рублей, - радовался он, - а сколько написали и в скольких газетах! Ни об одном романе моем, даже о "Санине", так дружно не писали! Какое однообразие мнений о деятельности Арцыбашева!".
С апреля 1908 года по февраль 1909 года в Балаклаве жил Степан Гаврилович Скиталец (Петров). Затем он купил участок в Байдарской долине. В автобиографическом романе "Дом Черновых" он писал: "Сам сочинил план дома и сам руководил постройкой. Полгода жил в шалаше... Люблю строить. Приятно жить в шалаше, когда знаешь, что строишь дворец, когда собственный рисунок превращается в реальность, когда из диких камней, глины и дерева создаешь что-то художественное".
Дача С. Г. Скитальца разрушена в годы Великой Отечественной войны. Остатки ее в селе Родниковском сохранились до нашего времени.
В Балаклавском альбоме сделали записи бывавшие в городке прозаик и критик А. Б. Дерман, петербургский литературовед А. Г. Горнфельд, поэт декадент А. С. Рославлев, написавший в 1918 году.
В отличие от Рославлева С. Г. Скиталец прекрасно знает, почему ему так понравился город, и поэтому восклицает: "Да здравствует Балаклава с ее учреждениями - библиотекой, кофейней и почтовой конторой!" .
Несколько записей в альбоме принадлежат Льву Никулину - автору исторического романа "России верные сыны", воспоминаний "Люди и странствия", воспевшему Балаклаву.
Побывал в Балаклаве и автор популярной пьесы "Дети Ванюшина" Сергей Александрович Найденов, сделавший запись в марте 1913 года: "Лучше быть мирным балаклавским рыбаком, чем писателем, вот печальная дума, которая, я уверен, не одному из писателей, посетивших Балаклаву, приходила в голову под впечатлением седых, древних гор, хранивших вечный покой голубоватого озера - кусочка неба, упавшего на землю".
В Балаклаве жил поэт и прозаик Иван Сергеевич Рукавишников. Родом из Нижнего Новгорода, из богатой купеческой семьи, получив археологическое образование в Петербурге, по специальности не работал, писал стихи и прозу. Находясь в Балаклаве узнал о смерти отца-миллионера, уехал в Нижний Новгород, но скоро возвратился, имея капитал в шесть миллионов рублей. Здесь он женился на дочери предпринимателя И. П. Зусмана - Нине, отличавшейся удивительной красотой. Вблизи дачи тестя (ныне ул. Жукова, 9), построил дом. Двухэтажное каменное здание с лаконичным декором, полуциркульной ротондой с балконом, отличающееся архитектурной выразительностью, сохранилось. Современный адрес - улица Жукова, 4. В Балаклаве И. С. Рукавишников, привлекавший к себе внимание внешностью Дон-Кихота и эксцентричностью поступков, вел безалаберную жизнь, пил, сказалось купеческое происхождение. Как-то к Е. М. Аспизу с жалобой пришел местный врач Кушуль, у которого на пляже у бухты было что-то наподобие пансионата: "Ваш Рукавишников напоил моего осла коньяком. Осел стал буянить, разбил много вещей". Когда я сказал об этом Рукавишникову, он много смеялся и сказал, что очень интересно было смотреть на пьяного осла, что он оплатит убытки, но постарается повторить это".
В альбоме он написал: "Легко и радостно жилось мне в Балаклаве летом 1913 года. Хороши горы, хорошо море, и хороши, ах хороши милые люди".
После смерти Е. Д. Левенсон ставший знаменитым Балаклавский альбом попал к Евсею Марковичу Аспизу, сплотившему вокруг себя писателей, поэтов, творческую интеллигенцию. Жил он в доме Василькиоти (ныне ул. Калича, 43). Известный ялтинский врач и писатель С. Я. Елпатьевский, советуя В. Г. Короленко поехать в Балаклаву, рекомендовал ему обратиться к Аспизу: "Это превосходный человек, друг и любимец балаклавской бедноты, превосходно знающий Балаклаву".
Переехав жить в Москву, Евсей Маркович передал альбом на хранение в Государственную библиотеку России, где он и хранится в отделе рукописей под названием "Балаклавского альбома Аспиза".
Летом 1908 года в Балаклаве, превращающейся из рыбачьего поселка в курортный городок, в угнетенном моральном состоянии появляется Анна Ахматова. Позади успешное окончание гимназии, отказ стать женой Николая Гумилева, впереди полная неопределенность, связанная с тяжелой легочной болезнью. А в Балаклаве - здоровый полезный климат, да и, что немаловажно для восемнадцатилетней Анны, - дешевая жизнь. Возможно, что в это место, притягивали ее и кровные узлы. По воспоминаниям современника, у Севастополя Анна Ахматова "чувствовала близость какой-то полугреческой, полуварварской ...культуры" и "называла эти места языческим, некрещеным краем". Если это справедливо в отношении Херсонеса, то еще в большей мере именно такие чувства она должна была испытывать на берегу балаклавской "узкоустой" бухты, ведь, по семейным преданиям, в ее бабушке ("гречанке с островов") текла кровь древних корсаров... Приезд Ани Горенко в еще малолюдную (сезон - впереди) Балаклаву не мог пройти для местной молодежи незамеченным. Еще бы: вроде бы "своя", но какая-то столичная. Да, но столичные всего боятся, а эта плавает так, что парни позавидуют, да и с яликом легко управляется".
Курортная балаклавская жизнь с купанием и ночными катаниями на яликах, прогулками на Утес, оказали на Анну Андреевну самое благоприятное воздействие, прибавили сил. Уже в августе, в разгар сезона, она уезжает в Петербург.
На литературной карте Балаклавы оставила свой след выдающаяся украинская поэтесса и видная общественная деятельница Леся Украинка (Лариса Петровна Косач). С детства больная костным туберкулезом, она несколько раз приезжала лечиться в Крым. Летом 1890 года с матерью-писательницей Ольгой Петровной Косач (литературный псевдоним - Олена Пчилка) - Леся Украинка совершает небольшое путешествие по Крыму. 29 июля после четырехчасовой морской прогулки из Евпатории произошло ее первое знакомство с Севастополем. Они посетили также Бахчисарай, Байдары и Ялту.
Болезнь не отступает, и на следующий год Леся Украинка снова в Евпатории, а в 1897 - 1898 гг. - в Ялте.
В марте 1907 года она приехала на лечение вместе со своим мужем Климентом Васильевичем Квиткой. Супруги на этот раз решили поселиться в Балаклаве, но из-за холодной погоды им пришлось уехать в Ялту, затем вернуться в Киев. 24 августа они вновь в Севастополе. Два дня жили в гостинице "Кист", а 26 августа, договорившись о квартире, приехали в Балаклаву. Поселились во флигеле дома актрисы Соколовой на Новой набережной (ныне - Набережная Назукина, 51).
Комплекс дачи Соколовой, образ которого навеян ренес-сансными итальянскими палаццо, был одним из красивейших архитектурных ансамблей восточного берега Балаклавской бухты.
Полтора месяца Леся Украинка и Климентий Квитка прожили в Балаклаве. Целебный климат, хорошие условия, спокойная обстановка способствовали литературной деятельности. 10 сентября поэтесса пишет стихотворение "За горой зарницы блещут", отражающее в аллегорических образах события первой русской революции. В Балаклаве она работает над драматическими поэмами: заканчивает драму "В пуще", пишет поэму "Руфин и Присцилла".
"Эта вещь требует много работы и даже чтения разных "источников", хотя это и не считается для беллетриста обязательным, но я отношусь к этой своей вещи очень серьезно и хотела бы приложить все усилия, чтобы сделать ее чем-либо человеческим", писала она 17 сентября Б. Д. Гринченко. Когда специальной литературы по правовым вопросам не хватало, ее консультировал муж, окончивший юридический факультет Киевского университета. 12 октября 1907 года Леся Украинка с мужем навсегда покинула Балаклаву. Остается сожалеть, что до сих пор дом, где она жила, творила, заброшен и постепенно превращается в живописные руины.
В сложные годы гражданской войны, весной 1919 года в Крым прибывает уроженец Севастополя Аркадий Аверченко. "Он публикует свои рассказы в "беспартийной общественно-политической газете "Юг" (с 1920 года "Юг России"). Кроме того, Аверченко совместно с писателем Анатолием Каменским открывает театр-кабаре "Дом артиста", а весной 1920 года участвует в спектаклях нового театра - "гнездо перелетных птиц". В Севастополе и Балаклаве проходили его творческие вечера". Эмигрировал он в конце октября 1920 года.
С Крымом, Севастополем и Балаклавой тесно связаны жизнь и творчество известного драматурга Всеволода Витальевича Вишневского. Доброволец Красной Армии, пулеметчик на бронепоезде "Грозный", в мае 1919 года девятнадцатилетний В. В. Вишневский прибыл в Севастополь. Он вербовал моряков в бригады бронепоездов, добывал боеприпасы. В это время Вишневский встречался с севастопольским моряком И. Д. Папаниным. Знакомство перешло в крепкую дружбу, продолжавшуюся всю жизнь. Вишневский принимал участие в знаменитом крымском десанте в тылу Врангеля. Руководитель десанта И. Д. Папанин в воспоминаниях "Через море на помощь бойцам Перекопа" писал: "Большую помощь во время перехода оказал мне мой старший боевой товарищ по 1919 году, бесстрашный Всеволод Вишневский, который шел со мною в качестве моего помощника по политической части и старшего пулеметчика. В самые тяжелые, ответственные минуты у Вишневского находились слова одобрения, которые глубоко западали в души бойцов".
После гражданской войны В. В. Вишневский не раз приезжал в Севастополь. В 1932 году автор пьесы "Первая конная" вновь прибыл в Крым. Драматург готовился к созданию пьесы о судьбе революционного полка, состоящего из матросов, борющихся с контрреволюцией. В статье "Автор о трагедии" он писал: "Я еду на свои старые места, в Черноморский флот. Юг, Таврия, удивительное соединение исторических воспоминаний: германская война, адмирал Колчак, бои 1917 года, тут же рядом памятники греческих и римских времен, памятники генуэзские. Вы все время находитесь под влиянием сложных воздействий истории... Севастопольская кампания, и тут же контрастом стоит моряк современный...". После длительной подготовки В. В. Вишневский ищет уединенное место для создания лучшего своего произведения - "Оптимистической трагедии".
"Для написания пьесы, вполне естественно, надо было уйти куда-нибудь подальше... Я это сделал - уехал в Балаклаву. Я там обосновался и, окончательно все проверив, продумав, в четыре дня написал пьесу. Она была еще очень сырая, много пришлось потом доделывать и т. д. На эту пьесу ушло у меня больше года. Но основное было сделано - пьеса написана".
Всеволод Вишневский жил в Балаклаве с женой, художницей Софьей Касьяновной Вишневецкой, в доме начальника морского порта И. П. Рагулина (находился на восточном берегу бухты, вблизи генуэзских башен. Не сохранился). Колоритная фигура хозяина - Игната Павловича - члена международного клуба моряков, не могла не заинтересовать писателя. Все тело моряка, долго ходившего в дальние страны - на остров Цейлон, в Австралию, Африку, покрывала цветная татуировка. А первым слушателем пьесы стала Софья Касьяновна. 24 августа 1932 года драматург записал в своем дневнике: "5 часов 5 минут первая читка на горе, над морем, у генуэзской крепости - я и С. К.".
Через год в тихой, спокойной Балаклаве, ставшей родником вдохновения драматурга, Вишневский разрабатывает сценарий еще одного кинофильма "Мы из Кронштадта". Из Балаклавы он написал ряд писем режиссеру фильма Е. Дзигану. 19 марта 1936 года в севастопольском Доме Красной Армии и Флота демонстрировался этот фильм. На просмотр приезжал Всеволод Вишневский с режиссером и главным оператором Н. Наумовым-Стражем. Была экранизирована и "Оптимистическая трагедия". Съемки фильма проходили в основном в Крыму, недалеко от Балаклавы.
Старинный городок стал местом действия персонажей повести "Таласса" писателя-мариниста Бориса Андреевича Лавренева. Еще в детстве будущий писатель побывал с родителями в окрестностях Балаклавы и в Севастополе, где в первую оборону города сражался его дед - артиллерийский поручик Ксаверий Цеханович. Море, героические дела и подвиги моряков Черноморского флота навсегда вошли в жизнь и творчество капитана 1 ранга, участника второй героической обороны Севастополя Б. А. Лавренева.
В 1922 году "страну листригонов" посетил поэт Владимир Александрович Луговской. Шлюпочный переход из Севастополя в Балаклаву вдохновил его на стихотворение "Одиссея".
В том же году в Балаклаве побывал Артем Веселый, несколько позже - В. Я. Шишков, Д. А. Фурманов (1924 г.), в 1939 году - К. М. Симонов, в 1936-1937 гг. - С. Н. Сергеев-Ценский, собиравший материалы для эпопеи "Севастопольская страда".
В 1936 году с куприновскими местами ознакомился поэт Максим Рыльский. В стихотворении "Несвоевременная лирика" он размышлял: "Рыбачил здесь когда-то сам Куприн. Вот был писатель! Нынешним не ровня".
В грозные годы Великой Отечественной о мужестве защитников Балаклавы, сражавшейся рядом с Севастополем, поведали многие писатели и журналисты. На переднем крае обороны создавались очерки "Маленькая Балаклава", "В генуэзской башне" писателем, военным корреспондентом Александром Хамаданом.
Здесь, в Балаклаве, родились строки стихов талантливого армянского поэта Татула Гуряна. (Татула Самсоновича Хачатуряна). В те суровые дни довелось побывать у защитников города известному писателю, автору повести "Старик Хоттабыч" Л. И. Лагину, В. С. Кучеру, Г. М. Поженяну, А. А. Луначарскому. Неоднократно приезжали в Балаклаву Леонид Соболев (1936, 1942, 1954-1955 гг.), А. А. Первенцев (1942, 1944 гг.). Побывал в ней и английский журналист, впоследствии лауреат Ленинской премии за укрепление мира между народами Джеймс Олдридж (1944 г.).
В Балаклаве служил и поэт Джемс Паттерсон. Он родился в Москве в семье известного интернационалиста, диктора Всесоюзного радио Ллойда Паттерсона. Еще в малолетнем возрасте стал героем известного кинофильма "Цирк". В 1945 году не без помощи нашего земляка Дважды героя Советского Союза И. Д. Папанина, поступил в Нахимовское училище. Затем окончил Высшее военно-морское училище и Литературный институт им. А. М. Горького. Служил на флоте.
Прекрасная страна, именуемая Крымом, и ее романтические уголки - Балаклава и Георгиевский монастырь - привлекли и покорили многих. В разное время здесь побывали В. Г. Белинский (1846, 1885 гг.). А. Г. Малышкин (1917-1921 гг.), И. А. Козлов (1919 г.). Аркадий Гайдар, посетивший городок в 1931 году, Я. Галан (1940 г.), поэт И. Сельвинский. И сегодня эти удивительные места притягивают поэтов и прозаиков.
Балаклава питает своей историей и красотой здешних мест поэта Елену Тишину, писателей Екатерину и Вячеслава Тужилиных (Вячеслав пишет и стихи), поэта Вадима Романенко, поэта и прозаика Любовь Матвееву. В Балаклаве также живут и работают мои друзья: Татьяна Воронина (Куликова) - писатель, заместитель главного редактора литературно-исторического альманаха "Севастополь" и руководитель Балаклавского творческого литературного объединения "Поэтическая гавань Сюмболон", поэт и писатель Валерий Воронин - автор романов-трилогий "Великое переселение", "Миссия посвященного", чье одухотворенное творчество еще предстоит осмыслить.

От Черноречья до Балаклавы: крепости, сельбища, источники.

Парадокс:  многие с тщанием осматривают дальние достопримечательности, но зачастую слабо, а то и вовсе не представляют себе памятников ближайшей округи, то, что почти «под носом», либо под ногами. Дабы не впадать в эту крайность, мы решили посвятить нашу очередную вылазку севастопольской округе. Мой спутник, журналист и краевед Андрей Васильев, уже несколько лет подряд открывает свой «ходильный сезон» по Юго-Западному Крыму как раз таким пешим маршрутом. Насыщенный, и требующий усилий, но, в тоже время, простой и проходимый путь – от Черноречья до Балаклавы.
Черноречье - Чоргуньская башня - Готское поселение – Чернореченский (Бибиковский) исар – Чирка-каясы – Торопова дача – Три источника в селе Оборонном – Балаклава.
Городским севастопольским транспортом мы добрались до 5-го км. Балаклавского шоссе, откуда пересели на терновский автобус, стартующий в 8.30 утра. Наша цель – не Терновка, а более близкое Черноречье. Обычно автобус забивается до отказа, но сегодня – понедельник после Пасхи, и народу немного. Потратив четыре гривны с человека и четверть часа времени, высаживаемся в селе Черноречье (Чернореченском), неподалеку от Чоргуньской башни.
Черноречье (Чернореченское).
Чернореченское находится между селами Хмельницкое (названо в честь Б.Хмельницкого) и Терновка (ранее – Шули). Чернореченское – бывшее с. Чоргунь (Нижний и Верхний). С 1787 Чоргунем владел вице-губернатор Крыма, сенатор, ученый и исследователь полуострова, Карл Иванович Габлиц, поэтому Чоргунь называли также Карловкой. В 1793-1794, во время своего путешествия по Крыму, здесь гостил ещё один именитый исследователь – Петр Симон Паллас, так описавший местность:
«В долине,… находятся ямы, из которых добывают… кеффе-киль, … мыльную глину серого цвета. В 6 верстах от этой мыльной горы… где речка Биюк-Узень, или Казыклы-Узень  (Черная – Авт.), текущая в Ахтиарскую бухту, выходит в открытую местность,… лежит деревня Чоргуна, или Карловка, принадлежащая другу моему Габлицу…».

 

Селение Чоргунь, 1801 год, рисунок Х. Гейслера.

 

Черная – русское переосмысление слова «Чоргунь» (этноним одного из тюркских племен, населявших эту местность). Второе имя реки, - Казыклы-Узень, -  означает с татарского «покрытая кольями». Дом К. Габлица стоял на правом берегу Черной речки, рядом с Чоргуньской башней.
О древностях села Чоргунь можно судить по краткому перечню, приведенному в «Материалах к археологической карте юго-западного нагорья Крыма» Н.И. Репникова. Недалеко от села около брода через Черную речку в 1884 году А.Л. Бертье-Делагард видел три таврских каменных ящика со сброшенными плитами перекрытия, разграбленных еще в древности. В 1930 году вблизи поселения С.Н. Бибиков обнаружил две стоянки эпохи бронзы, принадлежащих Кизил-кобинской культуре. В бывшем имении Врангеля в Чоргуне в начале XX века сотрудники Херсонесского музея раскопали два склепа, где была найдена керамика и украшения «римского времени».

 

В конце XIX века рабочие, проводившие около деревни Чоргунь реставрацию Екатерининской мили  – так назывались дорожные знаки, поставленные на пути следования императрицы Екатерины II, во время ее поездки в Крым, вскоре после присоединения его к России – с удивлением обнаружили, что в ее фундамент вмонтированы три армянские надгробные надписи, датированные XVII – началом XVIII века. Одна из них представляла собой длинную стихотворную эпитафию большому количеству лиц, которые, вероятно, скончались в результате какой-то эпидемии.

 

Но самым знаменитым памятником Черноречья, доступным для осмотра является, безусловно, Чоргуньская башня.

 

Чоргуньская башня.

 

От остановки в Черноречье переходим Черную, и поворачиваем направо, двигаясь уже по правому берегу, вдоль реки и против течения. Минут десять бодрого марша (мимо протяженного местного кладбища), и нас встречает Чоргуньская башня, по форме напоминающая восточное дюрбе.

 

Чоргунь в 1856 году. Источник:  Illustrated London News

 

И.М.Муравьев-Апостол, посетив Чоргуньское имение в 1820-м, восторженно писал: «Прелестное место! Если когда мне вздумается писать роман в рыцарском вкусе, я здесь запрусь с Ариосто (Л.Ариосто – итальянский поэт эпохи Возрождения, воспевавший рыцарскую доблесть –Авт.), и с 1001 ночью».

 

Археологические раскопки и архитектурное обследование Чоргуньской башни не проводились, поэтому о ней известно «почти все», и «почти ничего». Внешне башня двенадцатиграиная, внутри круглая, толщина стен до полутора, а высота около двенадцати метров. Построена из бутового камня на известковом растворе. Внизу была цистерна для воды, а верхние этажи использовались для жилья (в них сохранились камины и хозяйственные ниши). Этажи когда-то соединялись деревянными лестницами.

 

Предполагают, что вход в башню был на уровне второго яруса, и попадали в нее при помощи мостика из другой находящейся рядом постройки. На плоской крыше могли размещаться орудия небольшого калибра. Для обороны, вероятно, предусматривались и узкие окна.

 

Торчащие по периметру башенок крыши «палочки» - это кронштейны. Они держали на себе несохранившиеся зубцы.

 

Чоргунь на реке Черной около Сардинского лагеря, 1855. Источник: Illustrated  Times. Эскиз Julian Portch

 

П.С.Паллас относил время постройки Чоргуньской башни к XIV-XV векам. В 1793-1794 он, при описании башни, привел как местное предание, так и свою версию её появления:
«Высокая, крепко сложенная из тесаных камей восьмиугольная (?) башня в Чоргуне, по преданию, была построена жившим здесь турецким пашой для защиты близлежащих деревень от разбойников. Я, однако, решаюсь утверждать, что это здание принадлежало или корсунским грекам, или генуэзцам».

 

Исследовавший башню в конце XIX века А.Л.Бертье-Делагард считал, что она была жильем турецкого или татарского вельможи, и построена в XVI-XVII веках. По его мнению, башня не имела военно-фортификационного значения, но непонятно, зачем туркам пришлось строить такие мощные стены? Ответ прост: за ними укрывался, в случае опасности, турецкий чиновник. Предположительно, его должность – судья, или кади, - сохранилась в старых топонимах Кадыковка (некогда село близ Балаклавы) и Кади-лиман (Артбухта в Севастополе).

 

Собиратель крымских легенд и преданий В.Х. Кондараки «слышал от местных жителей, что крепость эта сооружена турецким пашою при содействии какого-то богача Кара-хады, чтобы предоставить возможность жителям укрываться в ней от черкесского племени чавка, делающего набеги со стороны южного берега». Среди крымских татар вплоть до XIX века сохранились рассказы о том, как воинственные черкесы на небольших пиратских судах грабили прибрежные области Крыма. Из источников также известно, что запорожские казаки также иногда не ограничивались набегами на прибрежные населенные пункты, но иногда ходили вглубь полуострова. Так, 10 мая 1629 года отряд казаков, высадился на морском берегу и, добравшись ночью до Мангупа, атаковал крепость, где захватил большую добычу. Однако местные жители напали на возвращавшихся на суда казаков, многих перебили, а многих захватили в плен. Так что, что постройка укрепления в Чоргуне в турецкий период действительно не была лишена смысла.

 

Историки ломают копья вокруг трех гипотез появления башни:

 

1) «Восточная»: башня – позднего турецкого происхождения (точка зрения А.Л.Бертье-Делагарда и его сторонников). Сегодня эта версия  официально признается наиболее достоверной.

 

2) «Западная»: башня – ранняя постройка западноевропейских фортификаторов - генуэзцев (П.С. Паллас и его последователи). Слабое место этой гипотезы – удаленность башни от моря (а генуэзцы никогда далеко от моря не уходили), и то, что генуэзским башням присуща иная форма -  круглая (Галатская башня в Стамбуле) или прямоугольная (башни Криско и Климента в Кафе-Феодосии), но никак не многогранная.

 

Чоргуньская башня

 

Галатская башня, Константинополь

 

3) «Феодоритская»: башня построена греками-феодоритами для защиты от генуэзцев дальних подступов к столице – г. Феодоро (Мангупу), возможно, при помощи венецианцев (В.Мыц).

 

Из книги Е.Веникеева «Севастопольские маршруты» узнаем, что в годы Крымской войны башня использовалась как фортификационное сооружение: там были установлены два орудия. Долину реки, как и башню, можно увидеть на цветной литографии В.Симпсона «Чернореченская долина. Вид на север». В начале 1942, в период второй обороны Севастополя, в башне укрылись разведчики 7-й бригады морской пехоты, сутки удерживали её, отбивая атаки врага, после чего им удалось прорваться к своим.
Миновав башню, выходим на «пятачок» с колодцем в центре, рядом - заброшенная остановка. Заканчивается асфальт, дальше и  выше нас ведет грунтовка. Через 2-3 минуты на развилке берем вправо, продолжая идти по пологому подъёму. Позади внизу мелькает ставшая крошечной Чоргуньская башня, а впереди внизу – слышен рокот Черной речки.

 

В. Симпсон «Чернореченская долина. Вид на север».

 

 

Чоргуньская башня, 1942 год

 

 

Чоргуньская башня вид со стороны села.

 

 

Готское поселение.

 

Остатки готского поселения лежат у подножья холма. В начале 1980-х, при создании рудника «Гасфорт» (место современных летних байк-шоу) здесь были выявлены археологические объекты. Е.Веникеев в книге «Севастопольские маршруты» отмечал:
«…при Херсонесском заповеднике решено было организовать две охранно-новостроечные экспедиции... На склонах правобережья Сухой речки с 1982 г. работает одна из этих экспедиций. В полевой сезон лагерь археологов располагается на опушке леса среди низкорослых дубов.

 

В одном месте раскопан сельский дом. Хаос стенок, мелких комнат-клетушек, во дворе - очаг, брошенный с горшком па огне, явно при появлении неприятеля. В другом раскопе, ниже - упавшая на землю длинная и узкая черепичная кровля. Датирующим материалом, по которому можно судить о возрасте находок, послужили монеты (самые ранние - VI в.) и керамика (в основном VIII-IX вв.).

 

Руины готского поселения.

 

Когда же возникло поселение? Ученые полагают, что в V в., а погибло, скорее всего, в XV. По всей вероятности, первыми его обитателями были готы, вернее, так называемые готы -  сложный этнический конгломерат из пришлых и местных племен. Поселение это, лишенное каких-либо оборонительных сооружений, не могло противостоять набегу. В случае опасности, жители… укрывались в замке, построенном выше по склону. Такого рода небольшие… укрепления называются в горном Крыму исарами».

 

Готы IV века по реконструкции Osprey military

 

Чернореченский (Бибиковский) исар.

 

От руин готского поселения, по лесной тропе, огибающей холм влево, поднимаемся к остаткам Чернореченского (Бибиковского) исара. Исар известен издавна, но обследован лишь в 1938 С.Н.Бибиковым и А.К.Тахтаем. Его датируют XIV-XV веками, и предполагают, что замок разрушен турками в 1475. Это - наиболее сохранившийся в окрестностях Севастополя замок дотурецкого (до 1475) времени.

 

Чернореченский исар

 

Замок - исар стоял на горе (она так и называется - Исар), обрывающейся в р.Черную. С соседней вершиной гора соединена узкой седловиной, по которой шла средневековая дорога в замок. Наверху перешеек перегорожен стеной из дикого камня с забутовкой на известковом растворе. Местами высота стены 2,5-3 метра, но по вывалам камня под стеной можно представить степень её разрушения. Проходим место, где были ворота. Справа (где воин с мечом в правой руке оказывался беззащитным в прямом смысле слова – щит-то в левой) – руины четырехугольной башни. Пространство внутри стен заросло можжевельниками. Видны следы раскопов, как старых, заросших (1980-1981), так и свежих, появившихся недавно. Вокруг разбросаны кости и фрагменты керамики.

 

По дороге мой спутник сообщает мне, что впервые о том, как добраться до исара ему рассказал, Юрий Вадимович Падалка – автор раскопок 80-х годов прошлого века. Еще несколько лет назад о местонахождении исара мало, кто знал, но после того, как некие шутники выложили здесь из камней несколько кругов и большой крест, на исар началось массовое паломничество эзотериков, контактеров с космосом и прочих искателей «мест силы». Но сегодня, здесь, к счастью немноголюдно – кроме нас никого нет.

 

Чернореченский исар – оборонительная стена.

 

 

Внутри исара, на оконечности скалы, нависшей над Черной, мы сделали остановку для перекура, отдыха, и восстановления сил. С высоты, со скальной площадки исара, открывается живописный вид на горы, окаймляющие Чернореченский каньон.

 

Вид со смотровой площадки Чернореченского исара

 

Мурзак-коба.

 

Покидая гору Исар, и сам исар, по тропе, огибающий соседнюю вершину Чирка-каясы, оглядываемся на скальную площадку, откуда пять минут назад любовались панорамой Чернореченского каньона. В борту г. Исар чернеет грот (находясь внутри исара, мы были прямо над ним).

 

Пещера Мурзак-коба

 

Это - Мурзак-Коба («пещера мирзы»), стоянка кроманьонцев эпохи мезолита, то есть среднего каменного века (конец IX - VI тыс. до н.э.).

 

В 1936-м С.Бибиков и Е.Жиров при раскопках в гроте обнаружили парное погребение мужчины 40-50 лет и молодой женщины. Скелеты лежали рядом. У женщины при жизни были частично ампутированы мизинцы на обеих руках (вероятно, ритуальное увечье, результат магического обряда).

 

Находки в гроте дали условное название мурзак-кобинской мезолитической культуре. Это - кремневые орудия (резцы, скребки, пластинки и микролиты – миниатюрные изделия из кремния), орудия из кости, рога, также кости копытных животных (косуль, кабанов) и рыб.

 

В мезолите ледник отступил. Массовое распространение получил съедобный моллюск – улитка Helix, игравшая весомую  роль в питании людей мезолита. Раковины этих улиток в огромном количестве найдены в Мурзак-Кобе. Обилие костей рыб и наконечник гарпуна говорят о важной роли рыболовства. Особенно впечатляет информация о находке в пещере грудного плавника, принадлежавшего сому длиной около 170 сантиметров. Другие находки в гротах Сюрень и Мурзак-коба свидетельствуют о том, что наши предки могли позволить включить в свое меню черноморского лосося, вырезуба, рыбца и судака. Это означает, что в эпоху мезолита крымские реки были намного более многоводными и морские рыбы, такие как лосось, могли подниматься в них вверх по течению на 20-30 километров.

 

Роль же охоты, судя по небольшому числу костей млекопитающих, по сравнению с палеолитом, уменьшилась.

 

Скелеты из Мурзак-Кобы изучал Е.Жиров, внешность мужчины реконструировал М.М.Герасимов. Кроманьонец был высок  – ок. 180 см. Его череп «крупных размеров, массивный. Мышечный рельеф выражен хорошо… Нижняя челюсть очень крупная, массивная. Посадка головы – прямая, гордая. Шея и плечи – сильные». Реконструкция кроманьонцев Мурзак-Кобы вошла во все советские учебники.

 

Реконструкция М. Герасимова

 

Чирка-каясы.

 

Мы не спускались к гроту, ограничившись его обзором. Ведь нас ожидало укрепление на Чирка-каясы., которое мы намеревались посетить впервые. Для начала – короткая цитата из научной монографии:

 

«Чирка-каясы. Укрепленный загон, убежище IX - X вв. Находится на вершине одноименного горного массива в 2 км к юго-востоку от с.Чернореченское. Вершину опоясывала по всему периметру линия оборонительной стены. Размер крепостной площадки 70 х 36 м, площадь около 0,2 га. Стены сложены из бута насухо, их толщина 1,5—1,8 м, сохранились в высоту до 0,8 м. Внутри укрепления следов каких-либо строений не заметно. С запада (со стороны долины, в которой находится поселение VIII—Х вв.) к укреплению ведет дорога».(В.Л.Мыц Укрепления Таврики Х-ХУвв. Киев., - Наукова думка, -1991).

 

Располагая этим описанием, Андрей Васильев, как и я, ожидал увидеть на Чирка-каясы, по меньшей мере, подобие укрепления. Но все что мы нашли, вскарабкавшись на вершину, и побродив по ней минут двадцать, - это фрагментарную стенку из дикого камня, весьма скромной высоты. На укрепление это явно не тянуло, хотя и могло использоваться как загон для овец и коз. Развлек круг, выложенный по центру вершины из камней вокруг малого бетонного столбика.

 

Развалы камней в кадре и есть укрепление Чирка-каясы

 

Наградой стал прекрасный вид с вершины Чирка-каясы на окрестности – Балаклавскую долину и Сапун-гору. Красота!

 

Вид с горы Чирка-каясы в сторону Севастополя

 

С Чирка-каясы мы оперативно спустились на асфальтовую дорогу, ведущую в Алсу, но пошли в противоположную от поселка сторону, - на шоссе Севастополь-Ялта, к Тороповой даче.

 

Торопова дача.

 

Так называется местность, которая в свое время находилась на границе Ялтинского уезда и Севастопольского градоначальства. Первым владельцем хутора был Моисей Сергеевич Торопов. В чине поручика корпуса морской артиллерии он участвовал в I-й обороне Севастополя (1854-1855), сражался на Малаховом кургане, командовал батареей №88, носившей его имя, и на Камчатском люнете. Умер в 1900, погребен на Братском кладбище. Затем хутор перешел к его сыну – капитану II ранга Э.М.Торопову. Топоним закрепился на карте Севастополя, а место, где находилась Торопова дача, стало излюбленной «площадкой» весенне-летнего отдыха горожан.

 

Наш путь пролегал рядом с Тороповой дачей. Выйдя на шоссе Севастополь-Ялта, мы пересекли его, от остановки прошли метров 100 в направлении на ЮБК. В том месте, где начинался каменный заборчик-парапет, свернули на тропинку вниз от шоссе. Торопова дача осталась впереди (на спуске от шоссе – слева), на другом берегу лягушачьего ставка. Наша цель –  по грунтовке выйти к Оборонному, а далее, через Благодатное – в Балаклаву, откуда можно вернуться на 5-й км, а затем в Севастополь.

 

Три источника в Оборонном.

 

Близ Балаклавы находится село Оборонное, до 1945 - Камара (Камары, в переводе с греческого  - «землянка»). В Оборонном и округе мы посетили три источника.

 

1) У дороги, ведущей в Оборонное - источник св.Илии. Это струйка воды, стекающая в округлое углубление, и оформленная невысокой кладкой камней. Рядом с источником св.Илии была часовня, не дошедшая до наших дней. В Оборонном - ещё два источника: источник Иоанна Предтечи  (предполагается, что близ него был одноименный монастырь), и источник Пантилеимона Целителя.

 

Источник святого Илии

 

2) Источник Иоанна Предтечи. По преданию, источник забил из земли в День Усекновения главы Иоанна Предтечи. В 1848 над источником построена церковь св.Иоанна Предтечи с фреской на библейский сюжет усекновения главы Крестителя. В советское время церковь использовалась как загон для скота, разрушалась, а во время Великой Отечественной в храм попал снаряд. Ныне каптаж источника восстановлен, вырыта купель, а святая вода опять лечит верующих. На поляне перед источником установлен православный крест, поодаль деревянные скамейки и беседка. Можно отдохнуть, испив воды, и присев на скамейки.

 

Источник и купель Иоанна Предтечи

 

 

Икона Иоанна Предтечи на кресте.

 

Покидая источник, замечаем неподалеку контуры кладок, остатки строений, обломки черепицы. На карте южного Крыма Петра Кеппена (1836) это место обозначено крестом, что свидетельствует о нахождении тут древнего храма или монастыря, а на археологическом плане севастопольского региона здесь отмечено средневековое поселение.

 

Остатки поселения.

 

 

Фрагмент карты П. Кеппена.

 

3) Источник Пантелеимона Целителя. Мощный, с каптажем, выполненным в 1891 году. Каптаж – стенка, оформленная в виде арки, из которой по нескольким трубкам течет вода. На арке - изображение «циркульного» креста. На фасаде укреплена иконка св. Пантелеимона.

 

Источник Пантелеимона Целителя.

 

Поиски храма Святой Марины. Балаклава.

 

Здесь же в Оборонном, находилась греческая церковь св. Марины. Согласно ведомости митрополита Игантия 1783 года, при выходе греков из Крыма в селе Камары было 100 дворов и две церкви Рождества Христова и св. великомученицы Марины. Поселившиеся здесь позже греки из Греческого батальона в 1794 году построили новый (или восстановили старый ?) храм Святой Марины. Во время осады Севастополя англичане превратили храм, то ли в склад, то ли в конюшню, он был обновлен в 1857 году.

 

Как сообщает «Википедия», Марина Антиохийская – раннехристианская святая, родом из Антиохии Писидийской. Прославлена в лике великомучениц как одна из многочисленных жертв гонений на христиан времён правления императора Диоклетиана (284–305 годы н.э.).  Особенно почитаема в православных церквях Востока особенно в Греции и Болгарии, а также среди египетских христиан-коптов.

 

Согласно «Житиям» будущая святая родилась в семье языческого жреца по имени Эдессий из города Антиохии, центра малоазиатской провинции Писидия. Воспитала её кормилица, жившая в поместье, принадлежавшем матери Марины, которая умерла, когда Марина была ещё грудным ребёнком. От нее, еще, будучи ребенком,  святая и узнала об учении Христа. Марина была казнена в возрасте 15 лет.

 

«Житие» Святой Марины насыщено фантастическими и очень любопытными подробностями. В тюрьме ее искушает князь бесовский Вельзевул. Приняв образ змея (дракона), сатана поглощает пленницу. Марине же удаётся сотворить в его чреве молитву и крестное знамение, после чего поглотившего её разрывает на части. Вступив с Вельзевулом в физическое единоборство, Марина продолжает творить молитвы, и вдруг замечает лежащий в углу темницы медный молот. Схватив него, она начинает бить им сатану по голове, удерживая его за волосы (или за рога).

 

Св. Марина, молотом побивающая диавола. Греция, 1858 год

 

В соответствии с православной традицией святая великомученица Марина — победившая дьявола при жизни — более всего предстательствует за обуреваемых духами злобы — бесноватых и душевнобольных, а также находящихся на смертном одре, отгоняя от них демонов.

 

О возможном местонахождении церкви моему спутнику рассказал редактор газеты «Русичи» Павел Буцай. Однако найти ее, оказалось не так уж и легко. Андрей несколько раз звонил Павлу, чтобы тот в телефонном режиме сориентировал нас по местности.  На указанном месте мы с трудом нашли пригорок, покрытый травой, из которого торчали несколько еле различимых могильных плит, которые, судя по виду, можно датировать концом XIX – началом XX века. Уже по возращении домой, мне удалось найти карту XIX века, на которой в селе Камары отмечено две часовни. Одна из них, на том, месте, где сейчас источник Иоанна Крестителя, другая – в районе того пригорка, где мы обнаружили могильные плиты. Ответ на вопрос, там ли находился средневековый храм,  могут дать только раскопки.

 

Вросшая в землю могильная плита

 

 

. Фрагмент карты Таврической губернии 1865-76 гг, лист XXXV – 12.

Необычное явление над Балаклавой.

Вчера 1 мая все, кто в районе 12 часов дня ехал с 10 км в сторону Балаклавы могли наблюдать необычное явление. Склоны гор, если их конечно можно так назвать, были покрыты густым белым туманом, напоминающим снег. Виднелись только вершины холмов. Зрелище очень красивое.

Погода стояла замечательная, солнечная, а со стороны моря надвигалось огромное облако густого белого тумана, который рассеивался на полях Золотой Балки.



 

Балаклава — колыбель пиратства.

Сколько названий у этой бухты! Сюмболон, Симболон, Чембало, Ямболи, Балаклава... Очень трудно описать всю историю с географией «оригинальнейшего уголка пёстрой русской империи». И эти слова Александра Куприна хорошо характеризуют берега южнее нынешнего Севастополя. Всего не охватить, но вот начало начал... Тем более связано оно с романтикой и трагедией пиратства, с давних времён возникшего именно на крымской земле.



Нет, капитан Блад или там кровожадный Морган не захаживали в Чёрное море. Как не был здесь и какой-нибудь Джек-Воробей. Но без всхлипов воды под примитивным веслом в этой чистейшей бухте Гераклейского полуострова история пиратства будет неполная. Ведь истоки опасного дела джентльменов удачи начинаются с седой крымской древности.

Археологические данные свидетельствуют, что освоение прибрежных вод нашего полуострова началось ещё со времён неолита. В тот древнейший новокаменный век жители гористого берега додумались до плотов и примитивных лодок. Но со временем мореходство совершенствовалось — появились так называемые камары.

Это такие суда, прообраз ладей руссов и казачьих «чаек». Название, правда, уже времён римского присутствия на Чёрном море: как свои лодки называли тавры, неизвестно. Могли быть маленькими, в десяток гребцов, а могли строиться вместимостью в пятьдесят-шестьдесят человек. Отличием камар были особенности их устройства: наращиваемые борта, закрываемый шкурами верх (парусов на камарах не было), приподнятые и одинаково заострённые нос и корма, возможность быстро двигаться на вёслах вперёд и назад без перестановки руля — оттого и простота в управлении.

Так вот эта самая седая древность на нашем полуострове связана с таврами, населявшими горный Крым, который по имени этих племён назывался тогда Таврией или Тавридой. Горные племена тавров находились на более низком экономическом и культурном уровне развития, слабо контактировали с греками и прослыли у них диким и жестоким народом. А главным источником по истории взаимоотношений двух древнейших народов Ойкумены, населённой земли, стали для нас мифы и сообщения историка Геродота, жившего в пятом веке до нашей эры.

Впервые тавры упомянуты в его «Истории». В этом сочинении, датированном серединой V века до нашей эры, Геродот кратко описал территорию, населяемую таврами. По его словам, это гористая, выступающая в Понт страна, расположенная между Керкинитидой и Херсонесом Скалистым, или, если пользоваться современными топонимами, между Евпаторией и Керченским полуостровом. «Отцу истории» принадлежит и наиболее яркое описание обычаев горцев. Они приносят в жертву богине Деве потерпевших кораблекрушение или захваченных в открытом море эллинов. «Живут тавры грабежами и войной», — подытоживает Геродот.

Традиция, начало которой в отношении тавров положил Геродот, осталась определяющей для почти всей античной историографии. В большинстве случаев древние авторы более или менее подробно пересказывали Геродота или придумывали собственные «псевдотаврские» сюжеты. К числу последних принадлежат такие знаменитые, как «Ифигения в Тавриде» Еврипида и некоторые эпизоды «Посланий с Понта» Овидия.

Независимым от Геродота источником, по-видимому, пользовался Страбон, по сведениям которого когда-то «скифское племя тавров» занимало большую часть Крыма, а наиболее опасными для мореходов были окрестности бухты Симболон Лимен, где тавры чаще всего устраивали засады.

О жестокости и суровых нравах тавров сообщают и другие античные авторы. Псевдо-Скимн, например, характеризует их следующим образом: «Тавры — народ многочисленный и любит кочевую жизнь в горах; по своей жестокости они варвары и убийцы и умилостивляют своих богов нечестивыми деяниями».

А вот под такими «деяниями» греки разумели пиратство. Сведения о процветании пиратства у тавров приводят и античные географы. Эти морские разбои, ставшие обычаем и доходным промыслом, покрыли таврическое побережье столь печальной славой. Понтийское пиратство временами принимало невиданный размах, парализовывало морскую торговлю и плавания настолько, что боспорскому царю Евмелу пришлось принимать активные меры борьбы государственного масштаба. Его войска напали в первую очередь на гавань Символов, находившуюся на месте современной Балаклавы. Эта исключительно удобная бухта была настоящим притоном таврских пиратов. Но это уже был третий век до нашей эры.

Однако справедливости ради надо отметить, что основными занятиями тех тавров, которые обитали в стороне от морского побережья, были земледелие и скотоводство, упоминается в мифах также ткачество. Лишь приморские тавры могли заниматься пиратством, да и то в сочетании с морским собирательством и рыболовством. Не так страшны тавры, как их малюют античные греки. Просто никому не хочется расставаться с товаром или денежками. Да и сами греки не прочь были побаловаться морским разбоем.

Об этом говорят и археологи, так и не нашедшие что-либо на берегах нынешнего Чёрного моря, что прямо указывало бы на пиратство тавров. Однако здесь есть два «но»... Во-первых, никто специально не искал, да и трудно сейчас найти таврские поселения в условиях курортного побережья. А во-вторых, на помощь нам может прийти наука о названиях — топонимика.

Рядом с Балаклавой, всего в нескольких километрах через горы, есть село Оборонное. Кругом — дубовые леса и виноградники Золотой Балки. Красивые место и название. Но нам интересно, как оно звучало до послевоенного переименования. Так вот, называлось селение Камары, причём с давних пор! Ничего не напоминает это отнюдь не комариное наименование? Да-да, чуть выше я уже описал древние пиратские суда — камары. Потому можно предположить, что именно в этих краях в древности изготавливали свои лодки тавры-мореходы. Леса в ту пору были дремучие — не в пример нынешнему шибляку. А может, и прятали тавры свои камары в здешних горах — подальше от воинов Евмела или римских легионеров. Ведь именно из латыни, языка римлян, пришло слово «пират», и употребляется сейчас в современном значении. Но вот произошло оно от греческого «пейратис», а в переводе это означает «человек, ищущий своё счастье на море». Вот и искали это призрачное счастье и тавры, и фракийцы на западном берегу Понта, и кавказские прибрежные племена, выходившие на своих камарах в морскую неизвестность.

Аязьма. Между Балаклавой и мысом Айя.

Хотите увидеть отвесные скалы вполне норвежского фьорда с климатом Средиземноморья и удивительной заповедной растительностью? Приезжайте сначала в Балаклаву, затем или морем на катере, либо пешком по извилистой тропе на головокружительной высоте — в Аязьму. А там уж и до мыса Айя недалеко.



Участок крымского побережья на восток от извилистой Балаклавской бухты навсегда привязывает к себе и обладает, по уверениям севастопольских экологов, мистической энергетикой, под влиянием которой нет сомнений в «балаклавских» похождениях Одиссея и реальности легенды о таврском храме Девы Дианы на одном из мысов. Пляжи Серебряный, Золотой — на всём участке до мыса Айя склоны гор почти вплотную подходят к морскому прибою, оставляя узкую прерывистую полосу для купальщиков. Эта местность не похожа ни на какое другое место Южного берега и как его особая часть выделена в урочище. Ценители природы ничуть не преувеличивают, когда восторгаются дивными ландшафтами: круто падающими к воде склонами, диким хаосом глыб и скал, приморским лесом — приветом из далёкого доледникового периода истории Земли. И совсем не спорят по поводу происхождения названия. С этим всё ясно: от греческого «аязьма» — освящённый, благословенный. Всю красоту и уникальность этих мест видели и в старину, вот и назвали просто, но возвышенно.

А впереди — море, стихия гибкая, подвижная. Серебряный и Золотой пляжи взаимопроникают с ней живописными акваториями бухточек Мегало-Яло и Микро-Яло. Или море продолжается и на гальке этих берегов, а они в свою очередь — в морской пучине? Кажется, нигде в Крыму нет такого единства моря и суши, как в Аязьме. А над урочищем царит Айя.

Горный узел мыса Айя, как считают известные крымские краеведы братья Ена, представлен несколькими небольшими хребтами и вершинами, отчётливо разделёнными долинами, балками и ущельями. В их названиях — тоже взаимопроникновение, как, впрочем, и во многих других районах горного Крыма. Здесь причудливо переплелись языковые традиции христианской и мусульманской культур: горы Аскети, Кала-Фатлар, Кильсе-Бурун... Тут всё разнообразие уникально — и названия, и камень, и лес, и живой мир, и море!



Как и вся Главная гряда Крымских гор, мыс Айя сложен мраморовидными известняками — осадочными горными породами, с включениями древней окаменевшей фауны — кораллами, морскими ежами и лилиями, раковинами разнообразных моллюсков. Они обитали в тёплом юрском море, том самом, с динозаврами, плезиозаврами. Даже не верится, что твердь эта когда-то была... живыми существами.

Покрывают всего великана Айя заповедные леса из можжевельника высокого и сосны Станкевича.



Это растение со светло-зелёной хвоей и рыжей корой впервые обнаружено в Крыму известным польским учёным и лесоводом Станкевичем в 1905 году, то есть всего чуть более ста лет назад. И это не какие-нибудь травки где-то в сельве Амазонки или, скажем, сине-зелёная водоросль. В исхоженном-то Крыму, оказывается, вполне можно открыть целое дерево! Долгое время ботаники совершенно не замечали своеобразия сосен, произраставших на самом западе и востоке Крымского полуострова, и принимали их за обычную здесь сосну крымскую. «Только такой наблюдательный человек, как Станкевич, смог уловить особые отличия деревьев на мысе Айя и в окрестностях Судака, — рассказывает ботаник Андрей Ена. — Он собрал несколько веток с шишками и в 1906 году передал гербарий для определения своему учителю — опытному русскому ботанику, лесоводу и географу Сукачёву. На основании этих сборов он-то и описал новую для науки разновидность сосны пицундской, назвав её в честь своего ученика и первооткрывателя сосной Станкевича».

Здесь же можно встретить одно из наиболее декоративных деревьев — земляничник мелкоплодный, или «крымскую бесстыдницу».



В Крыму проходит северная граница распространения этого удивительного растения. Ежегодно в разгар июльской жары оно лоскутами сбрасывает тонкий верхний слой красноватой растрескавшейся коры и обнажает молодую кору светло-фисташкового цвета, нежную, как бы припудренную. Постепенно она приобретает розовый, а затем — красновато-коричневый оттенок. Кстати, растение это — из семейства вересковых. Отсюда и кожистые листья, и цветочки в форме фонариков-кувшинчиков. Земляничник — это, по сути, гигант семейства вересковых, вереск — дерево. Это так же непонятно, как и то, что арбуз — ягода. Да ещё и единственный вид произрастающих на Украине вечнозелёных лиственных деревьев, одно из немногих реликтов доледникового периода. На территории от мыса Айя до Алушты найдено немногим более сорока «убежищ» этого реликтового «вереска». Наиболее крупное его местообитание находится на заповедном мысе Мартьян.



Вместе с сосной Станкевича и земляничником меж скал и провалов растут дуб пушистый, ясень, можжевельники, различные кустарники. Зелёный мир мыса Айя насчитывает до полутысячи видов растений, из которых 28 занесены в Красную книгу Украины. Труднодоступный лес даёт укрытие животным, здесь обитают косуля, лисица, заяц-русак, каменная куница, белка, летучие мыши. Из птиц наиболее распространены синица, чёрный дрозд, сойка.

И ещё об уникальности этих мест. На мысе Айя находится одно из немногих крымских местообитаний крымского геккона, занесённого в Красную книгу Украины. «Это такая медлительная ящерица, зато по потолку может лазить!» — говорит мой племянник Ромка, не по годам начитанный и бредящий динозаврами. Гекконов он уже видывал, но на тёплых камнях у Херсонеса. «А ещё он пищит», — добавляет Ромка и щурится на заходящее солнце. Он уже знает, что эта ящерица — абориген Крыма. Она пережила здесь ледниковый период, однако сейчас её существование под угрозой. Парень согласен взобраться на Айя этим летом: как-никак тот же крымский геккон — почти родственник его любимых диплодоков и птеродактилей! Но перевожу разговор на пиратов-тавров в окрестностях нынешней Балаклавы. Пускай гекконы себе пищат на Айе без любопытства людского. Кстати, пресмыкающееся впервые описано тоже не так давно — в 1868 году, но вот изучается зоологами только с конца пятидесятых годов века прошлого.

А море у Айи и Аязьмы — мир иной, параллельный нашему. Где-то там — уникальные подводные ключи пресной воды, так называемые субмаринные источники. Это так вливается в глубины чистейшая водица — через крымский карст, собирающий по капле влагу с крымских нагорий. Где-то там — интереснейший подводный мир жизни, вмещающий всё — от глупых рыбёшек до черноморского змея Блэкки, по легендам, обитающего в подводных пещерах А
йи.